«Я не говорю в прямую с Эллис, о своей семье и жизни рассказываю отрывками, иногда ложными, потому что я не хочу, чтоб она знала все о моей жизни, я многое скрываю. Она же говорит о себе почти все и наверное она замечает какая я бываю немногословна, рассказывая о своей жизни. Тем не менее Эллис - мой друг и я переживаю за нее.
  Сегодня из-за нескольких минут, в которых было сказано кое-что важное для нее, она вышла с глубокими грустными глазами, на лице ее появилось выражение печали,  которую подчеркивали отвисшие вниз уголки губ, постепенно по ее щекам пробежали две струи и ее глаза стали краснеть, как солнце вовремя заката. Потом она подошла к окну и ее взгляд устремился на осенний пейзаж. Я поняла, что лучше не вмешиваться в это уединение, так как лучше своим присутствием я не сделаю, теперь меня мучает душевная боль, ведь я ничем не могу помочь, я бы не хотела чтоб Эллис было плохо, поэтому я отошла. Но ее уединение разрушили сестры Мэрлоу, которые всегда суют нос не в свои дела, делают замечания другим людям всегда, не замечая за собой гнусных вещей или точнее черт характера. В этот раз без них конечно обойтись не могло, как только одна из сестер, которую зовут Лизи, увидела Эллис в ужасном расположении духа да еще и с заплаканными глазами она сразу побежала ее успокаивать:
-Ах, душенька. Что с вами? Вы так подавлены!
-Да и вправду подавлены.
-Что серьезное стряслось?
-Ты думаешь, разве могло стрястись что-то с нашей Элис. Как же мне было неприятно на это смотреть. Сетренки начали гладить Эл по голове. Обнимать ее, говоря совершенно никому ненужные слова, причем жалость у меня скорее вызывали они чем Эл. Поэтому пришлось вмешаться и сыграть сценку жалости тоже, чтобы мое отстранение от Эл в минуту ее печали не казалось пренебрежительным отношением. Но после того как эти Мэрлоу отошли, начали смеяться, говорить о совершенно глупый пустяках, когда подле них стояла бедная и измученная Эллис, которую они недавно утешали с «глубокими и полными сострадания» глазами и с грустными лицами, я отвернулась, потому что мне не хотелось смотреть на это ужасающее зрелище. Видимо Эл обратила внимание на мое поведение, потому что ее глаза отражали сильное удивление, хотя мысли ее были направлены в другое русло, занимавшее первое место для беспокойства. Но я уже не смотря ни на что уставилась в окно, я встретилась взглядом с деревом, которое в этот момент поразило меня. Я начала любоваться его резной корой, которая лежала неровно, красивым рисунком, эта кора навела меня на мысль о жизни, которая бывает еще запутанней этих замысловатый линий. В моей душе и голове все гудело от столпотворения множества разных мыслей, но я ничего не могла с этим поделать. Я отвела взгляд от дерева, и посмотрела на этот грустный пейзаж, который напоминал мне об этой чертовой, тяжелой жизни. Слезы начали проступать на моих глазах, но я не могла позволить себе заплакать. Но эти слезы появились из-за Эллис, за которую я до сих пор очень сильно переживала. И так я простояла в молчании, борясь с угнетающими меня мыслями, наводящими меня на горький плач, который мне с каждой минутой тяжелее было сдержать. Чтоб не разрыдаться мне пришлось бороться со слезами самым неприятным для меня методом, за который я чувствовала вину перед моей подругой. Проблема Эл заключалась в том, в чем у меня был успех. Я пыталась одеть маску «радости» за свой успех, но в душе я знала, что это самое настоящее злорадство по отношению к Эл, но слезы прошли, нет у слез ни стыда ни совести. Теперь меня одолевала другая проблема, я ведь так долго простояла в молчании, я была полностью погружена в себя, как же мне теперь найти «ключик», чтоб выйти из такой «замкнутости». Я не могла найти себе места.  Не могла позволить себе радоваться, с кем-либо разговаривать, это было бы нечестно по отношению к Эллис, которая до сих пор прибывала в глубокой печали. Я посмотрела на нее, к ней подошел Том, ему не было безразлично, что творится с Эл, мне тоже не было безразлично но наши чувства мы оба высказывали абсолютно по-разному. Том пытался развеселить Эллис. На лице ее выступила улыбка, подтверждающая, что шутка удалась, но эта улыбка быстро исчезла с ее лица, не оставив после себя ни следа. Я решила пока оставаться на месте, внезапно для меня Эллис подошла к сестренкам Мэрлоу, потому что со мной она просто так не могла заговорить, так же не могла сделать и я. У нас всегда была небольшая натяжка в отношениях. Меня удивил поступок Эл, сестренки, мне кажется, даже не заметили Эллис, эту печальную фигуру, находящуюся в прострации, около них, веселящихся особ. Мне захотелось подойти к Эл и этим двум, но это значило бы, что я все время думала об Эл, а я пыталась это скрыть, показывая лишь то, что нужно. И я решила сесть на скамейку, но уже мне не надо было придумывать, что делать, за меня это решили другие люди. Так мне пришлось встать и пойти…
  К счастью, теперь можно пойти по своим делам, я присоединилась к подруге, я надеялась, что она меня подождет, пока я соберусь,  Эл всегда меня ждала или я ее, но чтобы не разочаровываться, я взяла все в свои руки и в этот раз собралась, как метеор. Мы вышли на улицу вместе, молча, в это время мы всегда разговаривали, но этот день был другим. Я не могла заговорить первой, потому что, зная характер Эл, это могло бы быть непростительной ошибкой. Она заговорила первая, это сняло тяжелый груз с моей души. Она сказала мне все слова, которые я хотела сказать…
После появились проблемы у меня, но это уже не важно.»

Мистер Уорфрид в читывался в эти заметы, написанные легкой сестринской рукой, не знающей усталости, и поражался тому, с какой детской тревогой она относилась к особе, которая так дерзко ее предаст.
Нет, моя дорогая Виктория никогда не умела смотреть на людей косо. Она всегда была такой нежной, как лепесток розы. С каким трепетом относится она к тому, что другие оценили бы лишь с пренебрежением.

Его слегка кольнуло внутри, но мужчина не обратил на это внимание. С течением времени все сглаживается, даже самые большие раны. Он хотел было перевернуть страницу и посмотреть, что написано дальше, но, обнаружив пустой лист, бережно положил книгу на тумбу у окна и согнулся, дотрагиваясь до ступни рукой, грустить сейчас не надо. Мистер Уорфрид уже пожалел, что перевернул страницу, но было поздно.
Он выпрямился и сбросил с себя всю горечь привычным движением. Этот дневник доставил ему удовольствие хотя бы тем, что любимая рука касалась этой бумаги. Он чувствовал аромат духов, исходивший из самого сердца чернил и приносящий воспоминания, ускользающие уже через секунду, словно шелк, но оставляющие за собой томный след. Здесь, рядом с ней, он не мог быть мужественным, он снова становился маленьким, ни на что неспособным ребенком. Который только и умеет, что говорить «Почему».  Когда ему приходилось покинуть место своего уныния и своего детсвта одновременно, он чувствовал себя уютно, отправляясь в дорогу. Он испытывал легкость, понимая, что сможет держаться и не думать не о чем. С каким чувством собственного достоинства он держался, не давая себе слабину, не думая о ней. Или же ненавидя ее, но понимал, что любит ее, и ближе никого нет и никогда не будет, понимал, что держится за жизнь, только благодаря своей привязанности.  Вся его боль стала чем-то внутренним и не отсоединяемым от души тела, он свыкся с ней, и теперь как трудно было пятидесятилетнему мужчине осознавать, что в соседних покоях женщина на тридцать лет его старше, скоро вдохнет жизнь в последний раз. Он надеялся поймать ее душу, но понимал, что та ускользнет, как ускользала она вместе с телом Виктории всю свою жизнь. Ведь даже прочитав эту заметку в старой книжке, он узнал много больше, чем имел счастье знать до этого.
Сейчас мистер Уорфрид наблюдал за тем, как птицы улетают на юг.
Я смотрю на удаляющиеся точки и чувствую, как всю мою радость, будто выосали из тела, радость, еще секунду назад горевшую во всем моем существе. Вообще-то я не склонен к меланхолии, но она столь скоро умрет, а я даже не смогу с ней попрощаться. Я вижу птиц, убегающих от своих проблем, они вновь напоминают мне о времени.  Я знаю, что одиночество мое совсем близко. И сейчас, возможно, оно гнетет меня больше, чем когда-либо, но я довольствуюсь им, потому что знаю, что было время, когда оно сидело глубоко, поэтому та самая отчужденность еще не вкусила заслуженные, надо сказать, плоды самотерзаний одинокого человека.  Я должен надеяться на лучшее. Я счастлив хотя бы потому, что она любит меня, и я люблю ее, несмотря на все ее грехи.
Как бы он себе не говорил о счастье, оно к нему не шло, через четверть часа он готов был все отдать, лишь бы оказаться вместо сестры в предсмертном бреду. Явилась служанка и сказала, что Виктория произнесла его имя в бреду.
А вот за это спасибо он не скажет. Разве можно так портить душу человека? Так его уничтожать? Но он не мог не любить ее, он хотел бы, тогда все было бы легче, но не мог.
Весь день он ходил по комнате и смотрел в окно, не притронувшись к еде.
К вечре. Ровно в десять. Пришла та же служанка и спросила, послать ли за священником. Он осведомился «Разве уже пора?»
«Уже час, как, сер. Мы просто не могли понять жива она или нет, а сынишка и ответил. Что, мол, не дышит. Все уже, значит.»
«Пошлите за священником»-сказал он и впервые за столько месяцев улыбнался, глядя в ночную тьму.

"улыбнался" в последнй строчке (случайно заметила)